Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

— Джованни Баттиста делля Вольпе боялся, — сказал он, — что великий князь задержит меня и в Орду не пустит. Вольпе клялся, что, привезя царевну, он будет в такой силе, что сможет и без государя, хотя и тайно, проводить меня до Орды, откуда я смогу поехать в Венецию уж другой дорогой, минуя Москву, через Дикое Поле и потом через Киев…

Легат был возмущен злоумышленьем Ивана Фрязина и, зная о нем мнение его святейшества папы, решил разоблачить его перед великим князем. Догадавшись об этом, Тревизан со слезами на глазах стал молить легата, чтобы он заступился за него пред грозным государем московским.

Бонумбре обещал ему свое заступничество.

В шестнадцатый день ноября сидел у великого князя после завтрака дьяк Курицын, беседуя с государем о науке Аристотелевой.

— Меж «да» и «нет», — говорил дьяк, — как учит Аристотель, не может быть нешто третье, средина какая-либо. Ежели кто спросит: «Умер Петр или жив?», то можно ответить: «жив» или «умер», ибо середины тут быть не может. Ежели умер, то не живет; ежели он жив, то не умер.

Постучав в дверь, вошел в покой великого князя дворецкий.

— Государь, — доложил он, — пришел некий фрязин от легата папского, а что баит, не разумею. Токмо к тобе хочет. Может, его Федор Василич наперед спросит?

— Ну, спроси, Федор Василич, — согласился великий князь. — Где он?

— В передней, государь…

Дьяк Курицын вышел.

— Как, Данилушка, — спросил великий князь, — моя княгиня без русского языка с хозяйством-то обходится?

— По-русски она разумеет, государь, а сказать мало может. Из сенных девок у ней одна болгарка есть, та понятно сказывает. Вот через нее-то царевна нашим слугам, что нужно, приказывает. Иеромонах же отец Николай, который на венчанье толмачом ей был, разумея по-грецки, обучает ее по-русски…

Данила Константинович замолчал и глубоко вздохнул.

— Ты что вздыхаешь-то, Данилушка? — с легкой усмешкой спросил Иван Васильевич. — Жалеешь, что старина рушится?

— Эх, государь мой, — оглядевшись на всякий случай, заговорил вполголоса дворецкий, — новые-то порядки чудные вельми. Спросил я как-то болгарку, Цанкой звать: что-де две старухи у государыни деют? «Сии, — баит она, — травы всякие ведают, зелья варят». — «Пошто же сие деют?» — говорю, а она мне: «Вещие бабы сии: могут отраву смертную дать, сгубить незаметно, могут и ото всякого яда исцелить».

Иван Васильевич нахмурил брови и с сомнением сказал:

— На что ей вещие бабы, когда с ней лекарь есть?

— Тот, сказывает Цанка-то, в ядах ничего не разумеет. У них там, у фрязинов и греков, все знатные князи, духовные и мирские, при собе таких вещих людей доржат. Собя берегут и других травят, когда надобно…

Вспомнилось великому князю, как повар в Новгороде Димитрия Шемяку отравленной курицей накормил…

— Ишь чему святые папы дщерь свою духовную научили, — сказал он глухо. — Ты, Данилушка, молчи, но глаз не спущай. Любят люди зло наипаче всего…

— Яз, государь, Цанку-то помалу уж приручил. Она ныне…

Отворилась дверь, и в покой вошел дьяк Курицын, весьма расстроенный. Великий князь забеспокоился и резко спросил:

— Зло какое?

— Легатов вестник повестовал мне о воровстве пред тобой Ивана Фрязина. Обманом он объявил тобе, что Тревизан ему племянником доводится. Тревизан же не фрязин, а грек из Мореи и вовсе денежнику не родня.

— Да пошто же приехал к нам сей Тревизан? — нетерпеливо перебил Курицына Иван Васильевич.

— Государь, — ответил дьяк. — Легат-то повестует, что ведомо ему, пошто у нас Тревизан. Послан он к тобе, государь, от Венецейской синьории и от дуки венецейского Николы Троно с челобитьем и подарками, дабы ты пожаловал Тревизана и к Ахмату, царю Большой Орды, со своим же послом отпустил. А везет Тревизан челобитье к Ахмату ото всех фряжских земель со многими дарами, дабы Ахмат им в помочь воссел на коня и шел бы великою ратью на султана турецкого.

Великий князь вскочил с места. Лицо его исказилось от гнева, стало страшным. Он быстро заходил вдоль покоя. Потом подошел к любимому месту у окна и стал смотреть в него, словно окаменел весь. Так же неподвижно позади государя стояли на своих местах и дьяк и дворецкий…

Но вот, не оборачиваясь, видимо, сдерживая гнев, великий князь резко и беспощадно произнес:

— Федор Василич, наряди немедля обыск. Вызнай сам у легата все. Ежели правда сие, поимай Ивана Фрязина и Тревизана. В железо обоих оковать, а после розыску — казнить! Какой же казнью, о сем после. Иди. Все сие за два часа изделать.

Весть о гневе государевом всполошила всех чужеземцев в Москве. Бонумбре, узнав из разговора с дьяком Курицыным, что Тревизану грозит смерть, просил допустить его со всей свитой своей к великому князю челом бить за Тревизана. Курицын обещал, но пока, уверившись в правде донесения, велел заковать в цепи Ивана Фрязина и Тревизана, вести их обоих по улицам с великим бесчестием в оковах и пешими. Потом же посадить порознь в земляную тюрьму как воров и разбойников…

Доклад дьяка великий князь выслушал спокойно, холодно, сказав в ответ:

— Ивана Фрязина возьми за приставы, пошли его на Коломну в тесное заключение. Хоромы его отобрать, а жену и детей за приставами держать. Тревизана же на Москве казнить нещадно, дабы обманывать нас чужеземцам неповадно было.

Видя великого князя более спокойным, дьяк Федор Васильевич осмелился сказать и свое слово.

— Государь, — молвил он осторожно, — может, лучше будет посла днесь же от нас снарядить к венецейскому дуке Троно. Тревизан же пока в заключении будет. Понадобится нам Венеция-то. Мастеров там всяких много…

В покои к великому князю вошел дворецкий и сказал:

— Прости, государь, повелела мне великая княгиня Софья Фоминична молить тя, дабы принял ты челобитье от легата папского о Тревизане…

Иван Васильевич усмехнулся и сказал Курицыну:

— Вовремя ты, Федор Василич, о венецейских мастерах вспомнил. Ну, Данила Костянтиныч, где легатус-то сей? Зови его.

— У княгини твоей. Сей часец приведу, государь.

— Токмо в переднюю мою, — сказал великий князь, — да пришли Саввушку с кафтаном нарядным. Избери сам, который побогаче.

Когда Иван Васильевич вместе с дьяком Курицыным вышел в переднюю, то ожидавший там архиепископ Бонумбре и сопровождающие его духовные и светские люди почтительно двинулись навстречу великому князю.

— Будьте здравы, ваше величество, — перевел слова архиепископа дьяк Курицын, — яз и все, кто со мной, челом бьем: пожалуйте посла венецейского и смилуйтесь над ним, сами же обошлитесь об этом с дукой венецейским и синьорией.

— Будьте и вы здравы, ваше высокопреосвященство, — ответил великий князь и, не желая брать благословения от иноверца, но в то же время чтя его высокий духовный чин, подал ему руку как равному себе светскому человеку.

Усадив папского легата против себя и повелев подать лучших медов, великий князь сказал ему:

— Из уважения к его святейшеству папе, — как перевел дьяк Курицын легату слова государя, — я принимаю ваше ходатайство о Тревизане и сделаю так, как вы просите.

Потом великий князь собственноручно наполнил кубок архиепископа. Остальным подал кубки дворецкий.

Встав, с кубком в руках, государь произнес:

— За здравие его святейшества папы.

Легат, испросив разрешение испить здравицу за государя, провозгласил:

— Да здравствует многие лета могучий государь всея Руси, оплот борьбы христиан с мусульманством!..

На этом прием у великого князя закончился.

Января двадцать шестого состоялся в передней великого князя прощальный прием отъезжающих в Рим папского посла архиепископа Бонумбре и посла от братьев государыни Димитрия Раля-Палеолога.

При прощании присутствовали все семейство и вся высокая родня государя Ивана Васильевича. После одиннадцати недель пирований и чествований римских послов великий князь рад был отдохнуть от непривычного для него провождения времени.

После речей обеих сторон послам были переданы для папы и для братьев царевны такие богатые дары золотыми и серебряными изделиями, драгоценными мехами, самоцветами, шелками, парчой и сукнами, которые должны были не только Рим, но и все прочие государства привести в изумление. Подарки были от великого князя Ивана Васильевича, от сына и соправителя, великого князя Ивана Ивановича и от супруги, великой княгини Софьи Фоминичны.

Все это великий князь исполнял как скучную, но неизбежную повинность, связанную с его положением и со свадебными обычаями. Когда же наконец оба посла со своими спутниками отъехали с княжого двора, он с великим удовольствием прошел в свою опочивальню и прилег на постель. Ему не хотелось спать, а только отдохнуть от посторонних людей и побыть одному у себя со своими мыслями и чувствами.